21 августа 1929 года в мир пришёл один из самых выдающихся учёных сынов России, академик, лингвист, переводчик, культуролог, антрополог, поэт Вячеслав Всеволодович Иванов. Библиотека иностранной литературы когда-то избрала его своим директором. И пусть период руководства был недолог, но ощущение присутствия Вячеслава Всеволодовича в самой «Иностранке» осталось. И, в первую очередь, благодаря бесценному дару — книгам. Еще при жизни Иванов передал многие книги из своей библиотеки в дар родной «Иностранке», а уже после его кончины московское книжное собрание академика Иванова стало истинной жемчужиной среди сокровищ дома на Николоямской.
«В том, что я буду ученым, у меня с детства не было сомнений». 95-летие Вяч. Вс. Иванова
21 августа 2024
#10
#1
Сложно дать определение человеку. Тем более такого масштаба личности, каким был Вячеслав Всеволодович. Любые попытки — это сказать «нет, это неправильно». Лингвист, человек умевший читать на сотне языков, говоривший на всех европейских языках, внёсший неоценимый вклад в развитие не только хеттологии, но и балтистики, в принципе — самой индоевропеистики. Один из тех, кто создал Московско-Тартускую семиотическую школу. Учёный, чьи интересы в области точных и естественных наук, в конечном итоге, приводят к развитию понятия междисциплинарности ещё в то время, когда об этом мало кто говорил и писал. Один из столпов российской школы исследования мифологии. Крупнейший литературовед. Пастернак, Ахматова, Мандельштам, Хлебников, Эйзенштейн, Бахтин, Выготский, Шкловский, Якобсон, Бродский — все главные имена нашей истории долгого ХХ века были предметом его постоянных научных интересов. Хотя у него всегда была своя точка зрения: не погружения в контекст истории, не объективации их текстов, а именно проживания с ними в моменте. Иванов действительно жил тем и теми (с теми), о ком писал. Удивительное свойство — видеть, погружаясь в слова, глубину замысла. Быть причастным способности проникать вглубь, строить миры.
#2
В том, что я буду ученым, у меня с детства не было сомнений. Я не знал только, чем именно я буду заниматься. Я увлекался то палеонтологией (случайно уцелевшие альбомы полны рисунков динозавров, как нынешние популярные издания), то химией. К. И. Чуковский, глядя на мои пробирки, дивился тому, какие опасные игрушки теперь дарят детям; я наносил ущерб и хозяйству семьи: когда двоюродная сестра, работавшая в химической лаборатории, привезла по моей просьбе серной кислоты, я извел с килограмм сахара, получилось настоящее извержение вулкана.
Вяч. Вс. Иванов, «Голубой зверь»
#4
Кажется, что идея Вячеслава Всеволодовича, высказанная им о творчестве Велимира Хлебникова — поэт своими неологизмами создаёт слова «про запас», — применима и к самому исследователю. Он создал огромный «запас слов», который предстоит ещё оценить и описать новым поколениям учёных. Это ли не истинная педагогика?
Со своим, в буквальном смысле бесконечным, кругом литературных и научных интересов, своим спокойствием, своей живостью и свободой мысли, своей удивительной точностью в определении главного Кома Иванов не просто продолжил Серебряный век или эпоху русского авангарда. Он приблизил их к нам, дав почти физически ощутить, прикоснуться.
#6
Вяч. Вс. и Вс. Вяч. Ивановы. 1937 год, Переделкино.
«В детстве мне снился сон. Я с какой-то экспедицией оказываюсь в густом лесу. То ли это тропические джунгли, то ли тайга. Мы проходим сквозь чащу, и вдруг за стволами деревьев открывается река. У водопоя неизвестный зверь в голубом сиянии. Мы его спугнули. Но сверкающий ореол настолько ослепителен, что я долго его помню.
Много лет спустя я прочитал среди вещей моего отца Всеволода Иванова его ранний рассказ о синем зверюшке. Мог ли я случайно услышать это сочетание слов в разговорах взрослых? Скорее всего, нет. Тогда остается гадать, могут ли передаваться по наследству те склонности, от которых зависят образы сновидений и поэзии (теперь, после всех своих занятий мозгом и бессознательным, я бы сказал: символика правого полушария).
Но что бы я ни придумал потом по поводу происхождения этого сна, его голубое сияние во мне не гасло. Прочитав Новалиса, я поразился сходству с его цветком. Мой голубой зверь забредал в зоопарки первых увлечений женщинами и мерещился в дали стихов, которые хотелось им посвятить.
С годами становилось все яснее, что главное заключается в прекрасном. Я не знал еще ни причины, по которой Владимир предпочел византийскую веру всем другим (по летописи, греческая церковная служба поразила его посланцев своей красотой), ни развития этого эстетического критерия как основного у Достоевского (в формуле, ставшей хрестоматийной, о спасении мира) и Иннокентия Анненского. Красотой построения, как музыка, всегда так притягательна была математика, а другие науки в той мере, в какой и в них передавалась гармония вселенной и жизни…»
Много лет спустя я прочитал среди вещей моего отца Всеволода Иванова его ранний рассказ о синем зверюшке. Мог ли я случайно услышать это сочетание слов в разговорах взрослых? Скорее всего, нет. Тогда остается гадать, могут ли передаваться по наследству те склонности, от которых зависят образы сновидений и поэзии (теперь, после всех своих занятий мозгом и бессознательным, я бы сказал: символика правого полушария).
Но что бы я ни придумал потом по поводу происхождения этого сна, его голубое сияние во мне не гасло. Прочитав Новалиса, я поразился сходству с его цветком. Мой голубой зверь забредал в зоопарки первых увлечений женщинами и мерещился в дали стихов, которые хотелось им посвятить.
С годами становилось все яснее, что главное заключается в прекрасном. Я не знал еще ни причины, по которой Владимир предпочел византийскую веру всем другим (по летописи, греческая церковная служба поразила его посланцев своей красотой), ни развития этого эстетического критерия как основного у Достоевского (в формуле, ставшей хрестоматийной, о спасении мира) и Иннокентия Анненского. Красотой построения, как музыка, всегда так притягательна была математика, а другие науки в той мере, в какой и в них передавалась гармония вселенной и жизни…»
Вяч. Вс. Иванов, «Голубой зверь»
#7
Известный во всём мире исследователь-индоевропеист и семиотик, автор множества книг, нескольких сотен статей, переводов на русский с доброго десятка языков планеты, он не был бы таким без семьи. Без родителей, Всеволода и Тамары Ивановых, без супруги, Светланы Леонидовны.
С «Иностранкой» Вячеслав Всеволодович знаком был со студенческой скамьи, потом часто, почти ежедневно, занимался в ней, когда был аспирантом. А в 1989 году, не без настояния со стороны отца Александра Меня, она избрала Иванова своим директором. Именно при нём родился детский зал, были заново налажены контакты с крупнейшими библиотечными институциями мира, сама же «Иностранка» получила имя своей основательницы, Маргариты Ивановны Рудомино.
#8
#3
В своих воспоминаниях Вячеслав Всеволодович говорит, что он «писал о частной библиотеке как непосредственном продолжении мозга человека, как бы его части». Мы рады, что сегодня в «Иностранке» часть собрания Комы нашла свой дом, в первую очередь — стараниями Светланы Леонидовны Ивановой, его супруги. Сопричастность величине таланта — честь для работников Центра междисциплинарных исследований, которым поручена работа с мемориальной коллекцией из более чем 12000 единиц хранения.
#9
Я прожил шестидесятипятилетнюю жизнь, за которую благодарен. За то, что мне довелось видеть больших людей предыдущих поколений, которые еще несли в себе огневой заряд начала века и не позволяли мне мерить достоинства людей и их дел иначе как по своей шкале. За болезни, трудности и испытания, особенно в военные годы, которые не дали изнежиться и избавили (как я надеюсь) от снобизма среды и цинизма времени. За неожиданность постоянных совпадений, все время соединяющих разные куски жизни и прошивающих их, спаивая воедино. Я с юности увлекаюсь книжками о доколумбовской Америке, потом участвую в работе по дешифровке кодексов майя, а по дороге на Кубу хожу у ацтекских пирамид Теотихуакана возле Мехико-сити. Перевожу студентом стихи Байрона о прощании с Ньюстедским аббатством и здороваюсь с ним уже на склоне лет, оказавшись рядом на симпозиуме по случаю столетия Ахматовой. Пишу работу о Китсе в университете, а под старость выхожу в Риме из гостиницы и вижу перед собой площадь Испании, на которой дом Китса, где он умер. А в Женеве меня поселили напротив музея, где археолог-вьетнамец выставил найденные им предметы бронзового века Таиланда, которыми я занимался в работах о названиях металлов. Этот список слишком длинен, его приходится оборвать. Когда я ехал с Пастернаком в такси в день его исключения из Союза писателей, я стал говорить ему (главным образом, чтобы отвлечь его от грустных мыслей) об одном из таких совпадений: часом раньше сын Ивинской, только что приехавший с Кавказа, рассказал мне об участии в находке археологической экспедицией, где он был рабочим, колесницы именно того типа, которым я уже тогда занимался в связи с миграциями индоевропейцев. Пастернак живо на это откликнулся: «Я только так и живу. Меня упрекают в том, что в „Докторе Живаго“ много случайных встреч. Но так всегда было в моей жизни». Мне казалось, что именно эти неожиданности в жизни несут информацию. И оттого нужны для понимания ее смысла. Для дешифровки.
Вяч. Вс. Иванов, «Голубой зверь», 1994 год
766
Центр междисциплинарных исследований