Продолжаем беседовать с переводчиками в рамках совместного проекта с журналом и издательством «Носорог». В этом выпуске — поэт, писатель и переводчик с латыни Роман Шмараков, в переводе которого в шестом номере «Носорога» вышла «История о двух влюбленных» — эротическая новелла Энеа Сильвио Пикколомини, будущего Папы римского Пия II. Мы поговорили с Романом о мнимом «мраке Средневековья», комичной стороне истории и переводческой осторожности.
Роман Шмараков: «Когда я слышу людей, привычно говорящих: ну вот оно, новое Средневековье, пришло — я начинаю кипятиться»
23 февраля 2020
#1
#2
— С чего начался ваш интерес к латыни и латиноязычным авторам?
— Давно это было, в студенческие годы; с чего вообще начинаются влюбленности?» Это трудно объяснить. «Так вышло».
— В интервью «Горькому» вы отметили, что тексты на латыни — в особенности, средневековые и возрожденческие — практически не переведены на русский. В том числе переведенный вами латинский поэт VI века Венанций Фортунат почти не известен в России. Почему так?
— Не то чтобы «практически не переведены»: у нас много всякого переведено, однако взгляни в любую сторону латинской литературы, и увидишь что-нибудь, настоятельно требующее перевода. Можно винить в этом романтизм, который любил греческую поэзию за оригинальность, а римскую порицал за вторичность, можно — просветительскую философию, которая приучила нас к мысли о «мраке Средневековья» (каждый раз, как я слышу людей, привычно говорящих: ну вот оно, новое Средневековье, пришло — я начинаю кипятиться и говорить, что перевел нескольких латинских авторов XII века и что до того уровня литературной культуры, который они демонстрируют, нам с вами еще расти и расти), можно — Советскую власть, которая не поощряла переводы средневековой латинской литературы, потому что там же религиозное все (спасибо, у нас была все-таки «Исповедь» Августина в прекрасном переводе М.Е. Сергеенко). Но меня поиск этих корней не очень занимает, мне интересней, как эту ситуацию можно поправить, когда нам никто не мешает, кроме собственной лености. Сейчас дело выглядит лучше — вышел, например, отличный перевод «Золотой легенды», сделанный И. Аникьевым и И. Кувшинской; в «Литературных памятниках» вышел хороший том «Шартрской школы», инициированный О. Воскобойниковым (я рад, что участвовал в этой работе), и т. д. Пусть хоть о нашем времени потом не спрашивают: «А почему же ничего не сделали те-то и те-то».
#3
Сомнения в переводческом решении — сами по себе достаточный повод от него отказаться
#4
— В том же интервью вы признались, что недовольны вашим переводом римского поэта Клавдиана и хотите перевести его заново. Как часто переводчики возвращаются к своим переводам? Насколько это полезная практика?
— Случаев, когда один переводчик несколько раз возвращается к одному тексту, можно вспомнить много (например, Жуковский и «Сельское кладбище» Грея; Жуковский и «Ленора» Бюргера; Брюсов и «Энеида»); случай, когда коренным образом меняется подход к переводу в процессе работы, — например, Гнедич, мысливший свою работу как продолжение незавершенного перевода Кострова и начавший с той точки, где Костров остановился, и тем же александрийским стихом, но со временем утвердившийся в мысли начать заново гекзаметром. Но мой случай к этим благородным примерам имеет мало отношения; мой перевод — грехи юности моея и неведения моего, когда я был порывист и неблагоразумен и никто мою руку не останавливал. Когда мой перевод вышел в 2008 году, я на него написал эпиграмму, как в былые времена поступал со своими сочинениями В.В. Капнист.
Хоть Клавдианов прах забвенью
Был обречен чредой веков,
Когда свой перевод тисненью
Предать решится Шмараков,
Найти на стершемся погосте,
Где общу он вкусил судьбу,
Его нетрудно будет кости
По их вращению в гробу.
Надеюсь, за это время я образумился и второй раз выйдет лучше, потому что оставаться в памяти народной такими переводами мне не хотелось бы.
#5
— Вы отмечали, что очень многое в русской поэзии и литературе восходит к Клавдиану — в особенности торжественные оды. Есть ли что-то древнеримское в творчестве писателя, которому вы посвятили свою кандидатскую диссертацию, — Федора Достоевского?
— В моей докторской, посвященной Клавдиану, Достоевский, кажется, даже мимоходом не появлялся. Существенная разница между отечественными писателями, действующими еще в начале XIX в., и писателями, современными Достоевскому, состоит в том, что вопрос, как они относятся к античности и что из нее почерпнули, применительно к первым принципиально важен, а применительно ко вторым факультативен и часто не очень продуктивен. Вопрос, что Державин и Батюшков думают о Горации, поставит нас близко к центру их поэтики, а вопрос, что о Горации думает Достоевский, маргинален. Почему так вышло, в рамках интервью не расскажешь.
#6
— Для шестого номера журнала «Носорог» вы перевели «Историю о двух влюбленных» Энеа Сильвио Пикколомини, более известного как Папа Пий II. Расскажите подробнее об этом тексте: что стало в нем особенно интересным для вас, помимо того, что это эротическая проза будущего Папы?
— «История о двух влюбленных» — замечательная вещь, я получил несравненное удовольствие, работая с ней, и с тех пор тщетно ищу, откуда бы еще извлечь подобное. Автор берет грубоватый сюжет о супружеской неверности, какие появлялись в фаблио и «Декамероне», и отделывает его со всем блеском и всей изобретательностью латиниста. Он то дает героине внутренние монологи, полные цитатами из «Федры» Сенеки, то строит интригу по образцу комедий Теренция; он вводит в свою повесть письма влюбленных, которые сближают ее с эпистолярным романом и своей психологической изысканностью оттеняют грубоватую комедийную интригу. В общем, это умный и тонкий мастер, умеющий уравновесить самые разные стихии. Я питаю надежду перевести его «Записки» (обширный текст, который, кажется, до недавнего времени считался единственной автобиографией, написанной римским понтификом).
#7
— С чего стоит начать знакомство с латиноязычной литературой человеку, который ничего о ней не знает?
— С чего-нибудь, что у нас есть в хорошем переводе (много латинских текстов, барочных или пряно-декадентских в оригинале, делаются непоправимо благонравными и скучными по-русски). Я бы советовал, скажем, апулеевского «Золотого осла» в переводе М. Кузмина и вторую книгу «Энеиды» («Разрушение Трои») в переводе В. Жуковского — а кроме того, некоторые драгоценные русские тексты, в которых создан образ латинского мира: таковы, например, повесть Пушкина о Петронии, известная под условным названием «Цезарь путешествовал», и «Sabinula» В. Комаровского.
— В чем заключается переводческая осторожность, которая, по вашему замечанию, во многих случаях заменяет вкус?
— В «Аттических ночах» Авла Геллия сохранена фраза из трактата «Об аналогии», написанного Юлием Цезарем: Tamquam scopulum sic fugias inauditum atque insolens verbum, «как подводного камня, избегай неслыханного и необычного слова». Если твой вкус тебе не говорит со всей решительностью: «В таком контексте это слово можно употребить, мамой клянусь», пусть хотя бы осторожность внушит тебе, что сомнения в таком-то переводческом решении — сами по себе достаточный повод от него отказаться.
#8
Хороший переводчик — даже немножко лучше, чем писатель
#9
— Вы занимаетесь как писательской, так и переводческой деятельностью. Помогает ли это в вашей работе? Можно ли сказать, что каждый переводчик в определенном смысле писатель, человек, который уметь творчески работать со словом?
— Иметь две сферы деятельности тем хорошо, что, едва тебе опостылеет одна, можно с облегчением уйти из нее в другую, потом наоборот и так далее, при каждом возвращении возобновляя свою любовь к этим занятиям во всей ее свежести. Хороший переводчик — даже немножко лучше, чем писатель, ибо честолюбие его благороднее: он хочет познакомить публику не с самим собой, но с человеком, много более почтенным. Мне кажется, что правильный выбор текстов для перевода способен заменить любое писательство: то, что ты хотел бы сказать в таком-то расположении духа, за тебя сказал (и неизмеримо лучше) Тацит, в таком-то — Гарцони (итальянский автор конца XVI в., я перевел его книгу «Больница неизлечимо помешанных») и т. д. Коротко сказать, перевод, помимо прочих его достоинств, еще и школа смирения, а кому из нас она помешает.
#10
— Совсем недавно у вас вышел сборник «Книжица наших забав» — пересказ анекдотов из уст средневековых латинских авторов. Насколько важно, на ваш взгляд, показывать живую, изнаночную, где-то даже комичную сторону истории? Что она может рассказать читателю?
— Во вступлении к этому сборнику я употребил слово «анекдот» и теперь раскаиваюсь: я-то имел в виду старый смысл этого слова (сжатый рассказ о примечательном случае, exemplum), но читатели ждут, что там будет все смешное, меж тем как в нем попадаются истории печальные. Но я рад, если эта книга веселит тех, кто ее купил. Я думаю, комическая сторона истории настолько важна, что в большинстве случаев она и есть ее лицевая сторона. Если надо ее чем-то защищать (а мне это трудно, потому что я люблю ее без всяких условий), я бы вспомнил Одоевцеву, рассказывающую, как Мандельштам заливался смехом «от иррационального комизма, переполняющего мир». Это драгоценное чувство, его надо беречь; серьезность отношения к себе и миру — вещь очень ограниченной применимости.
— Библиотеки сыграли в вашей жизни не последнюю роль — вы даже помогали в систематизации книжного фонда переводом титульных листов в латинских книгах XVII века. Как вы видите будущее библиотек — будут ли они так же важны в творческой жизни людей, работающих со словом?
— Трудно сказать. Если бы я мог угадывать, я играл бы в спортлото и давно вышел в люди. Но угадывать я не умею, а выдавать свои предпочтения за прогнозы как-то перед людьми неудобно.
#11
Интервью подготовила Катерина Денисова
2012
Библиотека