Оксана Якименко: «Библиотеки — это то, что нас спасет»

14 ноября 2019

Продолжаем серию бесед с переводчиками в рамках совместного проекта с литературным журналом «Носорог».

Совсем скоро в издательстве «Носорог» выйдет роман венгерского писателя Шандора Мараи «Свечи догорают дотла» в переводе Оксаны Якименко — это первая книжная публикация художественного наследия Мараи на русском языке.

Мы поговорили с Оксаной о подготовке перевода, театральности судебных заседаний, писателях «не на той полке» и спасительной роли библиотек.

#22

«Знаешь, венгерский такой прикольный язык!»

— Венгерский — не самый популярный язык для изучения иностранцами. Что побудило вас изучать его и связать с ним свою профессиональную деятельность?

— На самом деле, это довольно забавно. Людям реже приходит в голову вопрос, почему кто-то начал изучать шведский, например. А ведь на венгерском говорит двенадцать с лишним миллионов человек, в то время как на шведском — семь.
Я поступила на финно-угорское отделение, на самом деле, случайно, по совету Сергея Халипова — известного полиглота и учителя моей мамы. Это был человек с необычайными способностями к языкам, что иногда делало его забавным собеседником. Он мог невзначай сказать: «Ты же знаешь, как прекрасно это звучит на турецком» — и не осознавать, что собеседник на самом деле не понимает, о чем речь.

Мне хотелось изучать какой-то «интересный» язык, не индоевропейский. Изначально я хотела изучать скандинавские языки, но с этим был связан ряд сложностей — кафедры западноевропейских языков в то время, когда я училась, считались «блатными», туда было практически невозможно поступить. Я думала о китайском, но в год моего поступления не было набора на интересную мне специальность.

И Сергей Халипов как-то сказал мне: «Знаешь, венгерский такой прикольный язык!». Я пошла, подала документы на венгерский — и поступила. Потом втянулась. На самом деле, может, была какая-то логика в этой венгерской истории, потому что у моей мамы была подруга по переписке из Венгрии. Она переписывалась с мамой, чтобы совершенствовать русский язык — мама его преподавала. Они довольно тесно общались, Ева даже приезжала к нам. А потом я навестила ее уже через много лет, когда стала студенткой.

#10

— Венгерская литература, по вашему собственному наблюдению, неоднородна — это как так называемая литература (литературы) венгерского ближнего зарубежья, так и собственно «венгерская». Споры о классификациях идут до сих пор, есть состояние поиска баланса между национальной идентичностью и включенности в европейскую литературу.

— Венгерская литература действительно очень территориальна. Это литература, которая существует на венгерском языке в разных государствах — она больше, чем Венгрия. Я научно занимаюсь этими вопросами и общаюсь с коллегами-исследователями венгерской литературы и писателями, которые живут за пределами Венгрии. Это действительно довольно проблемная история, предпринимали массу попыток классификации. Есть авторы, которые считают, что венгероязычная литература на самом деле вся стремится к «материнской» — то есть к венгерской. Им возражают, что нет — это разные венгерские литературы, поскольку на их формировании и развитие сильно влияет их непосредственное окружение.

К примеру, венгерская литература в Трансильвании. С одной стороны, часть Трансильвании — это историческая Венгрия, которая после Трианона отошла к Румынии. С другой стороны, венгры, которые там жили, были билингвами и много переводили с румынского на венгерский, румынская литература значительно на них действовала. Поэтому, конечно, трансильванско-венгерская литература отличается от венгерской. «Венгерская литература» действительно более разнообразна, чем кажется человеку, смотрящему на нее из-за границ Центрально-восточной Европы.

#13

IMG_0617.JPG

— Это разнообразие, по вашему, способствует развитию венгерской литературы? Есть мнение, что искусство в состоянии поиска, будь то живопись или литература, всегда более живо и актуально, чем «устоявшееся».

— Надо сказать, что венгерская литература развивается в довольно необычном направлении. Есть очень любопытное явление — полиглоссия, многоязычие в венгерской литературе. В средневековом европейском тексте часто можно увидеть вкрапления различных языков. И сейчас появляются венгерские тексты, в которых довольно значительно присутствие других языков: словацкого, румынского…

Это новая тенденция, потому что раньше, в середине XX века, писатели, которые жили на границе Венгрии (в Сербии, Словакии), избегали вставок на иных языках. Если они писали про «своё», то использовали фразы: «добавил он по-словацки», «сказал он по-сербски». Им хотелось вернуться в литературе «домой» — мы венгры, венгерские писатели. Они интуитивно чувствовали, что венгерского читателя может оттолкнуть обилие регионализмов.

Сейчас отношение к этому меняется, авторы готовы на эти вкрапления. Такие явления трудно анализировать: что это — шаг вперед или возвращение к какому-то состоянию прошлого? Уходит ли «национальная» литература от, на самом деле, относительно недавно сформировавшегося понятия «национальной литературы», дальше — в глобальную? А что такое «глобальная литература»? Наблюдать за этим очень интересно.

#14

— Какие венгерские авторы вам наиболее близки?

— Выбор, конечно, зависит от состояния — иногда автор совпадает с тобой, иногда нет. Мне очень нравится Магда Сабо — она, кстати, переведена на русский. Но у нас она не вошла ни в какой канон, а могла бы — я думаю, она должна стоять на той же полке, что и Айрис Мердок. У нее довольно небанальные и непростые, если копнуть, тексты про отношения между людьми. Она писала как бы «подростковую» литературу, которая, на самом деле, не совсем подростковая.

Я люблю так называемый венгерский Серебряный век, люблю Яноша Пилински. Он, как мне кажется, один из самых сильных европейских поэтов второй половины XX века. Достаточно сказать, что на английский его переводил Тед Хьюз — это адекватные друг другу величины. Мне импонируют многие авторы: Дёрдь Драгоман, Анна Т. Сабо, Кристиан Гречо…

— С чем связано то, что, до относительно недавнего времени, венгерская литература была знакома русскому читателю только отрывочно?

— Венгерская литература на самом деле много переводилась, причем хорошо: Россияновым, Малыхиной, Гусевым, Середой… Малыхина и Россиянов не только переводили венгерскую литературу, но и продвигали ее как литературоведы и энтузиасты.
Дело в том, что венгерская литература была как бы совершенно вне общеевропейского канона. И многие венгерские авторы попадали «не на ту полку». Так произошло с одним из главных текстов венгерской литературы XX века — «Училищем на границе» Гезы Оттлика. Это такая концептуальная книга, которая перекликается с Музилем, Витгенштейном, занимается вопросами языка, памяти. Сложнейший текст, но у нас он попал в нишу «роман взросления». Магду Сабо тоже определили не на полку «философский роман», а на полку «подростковая литература».

Еще важный момент: венгерская литература, несмотря на ее очарованность русскими авторами, в особенности Достоевским, Толстым и Чеховым, все-таки взросла на другой почве. Она очень сильно генетически связана с австрийской литературой — с тем, что нам может быть не очень близко. Венгерская литература после 1980-х, то есть после «большого поворота» в прозе, стала более интеллектуальной и умозрительной, а наш массовый читатель не всегда воспринимает это хорошо.

В свое время я даже задала коллегам (переводчикам, историкам, журналистам) вопрос: «Почему венгерская литература не идет?». Но единого полноценного ответа так и не получила — у всех разное мнение. Сейчас мне кажется, что есть, конечно, глубинные эстетические расхождения, которые сложно преодолеть.

Приведу один пример: так вышло, что одновременно из разных источников ко мне обратились с вопросами по поводу венгерского писателя Иштвана Фекете. Его самая известная книга — «Лисенок Вук», по нему снят мультфильм, который был очень популярен в советское время. Я не интересовалась глубоко творчеством Фекете, поэтому решила почитать про него больше и наткнулась на интересные читательские отзывы: «Почему заявлено, что это детская книга? Там столько крови и смерти!». Конечно, в венгерской литературе присутствует некоторая морбидность, которая может быть непонятна нашему читателю.

#15

IMG_0616.JPG

— В предисловии к сборнику современной венгерской драматургии «Казематы», для которого вы также перевели ряд пьес, вы написали, что практически каждый известный венгерский писатель конца XX — начала XXI века попробовал себя в роли драматурга. С чем связана такая потребность в жанре именно в это время?

— Во-первых, в венгерской литературе было острое ощущение нехватки своей, национальной драматургии. Надо понимать, что в Венгрии театральная пьеса и театр появляются довольно поздно — позже, чем у соседей. Сначала переводили качественные образцы: Шекспира, античные трагедии. И только в XIX веке появляются достойные венгерские пьесы. В конце же XX века было всеобщее ощущение необходимости писать новую венгерскую драму. Об этом много писали, много говорили, но до постановки дошли единичные пьесы. Конечно, был еще момент определенного тщеславия — писателям было важно показать, что они могут работать и в этом жанре.

#12

— Кто-то переводит то, что ему внутренне важно перевести и что очень близко, кто-то — потому, что есть важность внешняя, к примеру, когда других переводов конкретного текста просто нет. Есть ли у вас как переводчика какой-то особый принцип работы?

— В современном мире прокормить себя переводом художественной литературы невозможно. Можно, конечно, быть плохим переводчиком, переводить очень много и некачественно, и этим зарабатывать, но это не мой путь. Когда я перевожу венгерские книги, мне нужна возможность полностью и глубоко погрузиться в текст. С венгерского я стараюсь переводить то, что мне действительно хочется, ведь есть тексты, с которыми я не чувствую внутренней связи. С английским другая история — мне заказывают переводы, но там я тоже поставила себя в позицию возможности выбирать.

— А что вы выбираете?

— Мне интересна научная литература. Я не хочу переводить художественную литературу с английского — очень большая конкуренция, очень обширное обсуждение, причем часто с участием людей, которые не знают, как вообще работает перевод. Это следствие популярности языка. Хотя сейчас средствами современного русского языка с английского переводить довольно сложно.

Мне интересны английские книги скорее в каком-то информационном разрезе, поэтому я перевожу много научной литературы: литературоведческой, экономической, по современному искусству. Что касается искусства — это мне интересно, я с этим очень много работаю, как устный переводчик в том числе. Я много лет сотрудничаю с Центром современного искусства, с Выставочным залом Манеж, музеями. У меня есть опыт живого общения в музейной и художественной среде, это помогает в моей профессии. Чем больше я читаю про что-то, тем проще мне переводить устно, чем больше я общаюсь и присутствую на мероприятиях, тем легче переводить книги, потому что тогда я знаю, что в реальности стоит за текстами.

#16

Переводчику вообще все должно быть интересно

#17

— Вы занимаетесь не только письменным переводом, но также устным: последовательным и синхронным, в том числе и на судебных заседаниях. Что стало самым сложным в вашей переводческой практике?

— Я все-таки не синхронист-универсал, я не занимаюсь всем, не перевожу про нефть и газ, медицину. Я просто много лет работаю с одними теми же организациями или мероприятиями.

До недавнего времени я относилась к устному переводу исключительно как к источнику дохода, потому что он стоит других денег. Но сейчас я понимаю, что он ценен — он поддерживает тебя в живом состоянии, ты видишь, как меняется язык.

Работы для синхронистов-унгаристов мало, как и самих специалистов. Когда я окончила университет, возможностей работы с венгерским просто не было, а мне было безумно жаль терять язык, хотелось практики. И так совпало, что был период в середине 1990-х, когда под Питером встал большой закарпатский цыганский табор. Это была группа маргинально существующих людей — без прав, без возможностей трудоустройства, часто без знания языка. По разделению труда преступного мира им достались карманные кражи, сбор цветных металлов на железной дороге и попрошайничество. Поскольку эти преступления периодически происходили, структуры стали искать переводчиков с венгерского, и я попала в это. Мне это было очень интересно и сейчас я понимаю, почему — там есть, конечно, такой театральный момент, живая драма. А театр и театральный текст меня всегда интересовали. Я довольно долго занималась судебным переводом, но сейчас работаю редко, потому что это психологически тяжелый труд. Когда ты идешь в изолятор, в отделение полиции… это интересно, но морально непросто. Потом я начала работать и с английскими судьями, с судьями ЕСПЧ. Как раз недавно мы с коллегой работали синхронными переводчиками на конференции про искусственный интеллект в юридическом деле. Это безумно интересно. Переводчику вообще все должно быть интересно.

#18

IMG_0618.JPG

— Довольно скоро в издательстве «Носорог» выйдет ваш перевод романа Шандора Мараи «Свечи сгорают дотла». Расскажите об этой книге. Почему вам было важно ее перевести?

— Я должна сразу признаться, что Мараи не мой любимый писатель. Это скорее отношения любви-ненависти. Но как литературовед я понимала: ненормально, что художественные произведения Мараи не переведены на русский. Выходила автобиографическая повесть Мараи «Земля! Земля!» в замечательном переводе Малыхиной, публиковались небольшие фрагменты его дневников в переводе Гусева, и я переводила маленькие отрывки в «Звезде». Все это при том, что Мараи — один из самых переводимых и издаваемых в Европе писателей. В Польше, к примеру, его дневники издавались уже десять раз.

В общем, я чувствовала себя в каком-то смысле обязанной — понимала, что перевод нужно сделать. С другой стороны, читая Мараи, я испытываю внутреннее сопротивление. Его более автобиографические произведения мне ближе, у него они лучше получались, как мне кажется. К примеру, «Признания одного буржуа» — очень личная книга. Когда я переводила «Свечи», я постоянно внутренне спорила с Мараи как с писателем. Про себя задавала вопрос: «Как вообще можно такие вещи говорить?». Мараи кажется мне человеком консервативным до психоза, позапрошловековым в своем мировоззрении. С другой стороны, он интересно работает — ты с ним споришь, но чувствуешь на каком-то глубоком уровне, что он спорит и сам с собой. Мараи, безусловно, певец мира, которого нет. Он идеализирует габсбургскую империю, но чувствуется, что он понимает, что как прежде уже не будет, что он за большую свободу. Это и есть основной конфликт романа, на самом деле.

#19

— Про уходящий мир— кто-то считает, что это определение применимо к бумажным книгам, библиотекам. Как вы видите роль библиотек в обществе?

— Библиотеки и музеи — то, что пока еще хранит страну. В силу своей профессии я посещаю разные города: Сыктывкар, Хабаровск, Ярославль, Владикавказ… Я знаю, что нормальная, не истеричная, не навязанная, а настоящая жизнь — этическая, интеллектуальная, познавательная — происходит именно в этих местах. Я довольно тесно сотрудничаю с Библиотекой Маяковского в Петербурге. У них есть замечательный проект «Выбираем лучшего зарубежного писателя», к которому приурочены различные мероприятия, лекции — я с огромным удовольствием их читаю. Меня всегда поражает, что приходят люди, которые не имеют никакого отношения к венгерской литературе. Они просто приходят, потому что им интересно. Если библиотеки и музеи выживут в современном мире, то они — то, что нас спасет.

#20

Интервью подготовила Катерина Денисова.

Фото предоставлены Оксаной Якименко и Библиотекой иностранной литературы.

866

Библиотека

Вконтакте

Будь в курсе всех мероприятий!
Подписаться на рассылку

Присоединяйтесь
Дружите с Иностранкой

Тематические подборки