Анна Глазова: «В другой культуре привлекает то, что воспринимается как чужое»

Этим интервью с поэтессой и переводчицей Анной Глазовой мы открываем совместный проект с литературным журналом «Носорог» — серию бесед с переводчиками, чьи работы в разные годы были напечатаны на страницах журнала. В 2016 году в «Носороге» был опубликован новый перевод знаменитого рассказа Франца Кафки «Разыскания одной собаки», выполненный Анной Глазовой под редакцией Ивана Болдырева. Двумя годами позже специально для восьмого выпуска журнала Глазова перевела два стихотворения Фридриха Гёльдерлина — «Мужество поэта» и «Робость». 

— Анна, в одном интервью вы сказали: «Живи я в другой ситуации, в другое время, не исключаю, что могла бы выражать себя по-другому, например, с помощью вышивания». Галина Рымбу, к «Жизни в пространстве» которой вы сделали предисловие, писала: «поэзия как сообщество — это ткачи». Вы сознательно выбрали этот образ? Человека, который работает с «нитью», связывает один фрагмент с другим.

— Вы не раз говорили о круге ваших любимых авторов: Кафка, Целан, Елинек, Вальзер, Бернхард, Беньямин… Есть ли русские авторы, которые вам близки?

— Из русских авторов я лучше всего знаю современных поэтов, Серебряный век и отчасти романтиков. Среди них, конечно, есть близкие фигуры, их много — больше, чем можно перечислить без ущерба тонкостям связей. Ранними (и поэтому самыми глубокими) русскими влияниями на своё письмо я считаю Чуковского, Хармса, Мандельштама, Достоевского, Вс. Некрасова, Аронзона — в этом хронологическом порядке. Более поздние близкие связи уже не так эдипально-родственны, это уже скорее отношения дружбы — как с далёкими мёртвыми, так и с живыми друзьями и единомышленниками. Из этих последних назову Григория Дашевского, Михаила Гронаса, Нику Скандиаку, Аркадия Драгомощенко, Александра Скидана, Марию Степанову, Галину Рымбу. Они для меня поэты-собеседники, многое в моём собственном письме рождалось и рождается из разговоров или обмена текстами и мыслями с ними.

— Ваши тексты часто называют «сложными». Вы верите в письмо, доступное для всех? Нужно ли оно?

— Я пишу единственным для меня возможным способом, поэтому чисто внутренне для меня самой неважно, доступно ли оно. Я могу и хочу им делиться, но никаких забот о его доступности у меня нет. Что касается чужих текстов, то если я чувствую реакцию на них — это хорошо. Ещё лучше, если я чувствую острую необходимость задуматься, занять позицию, ответить. Так называемый технический уровень письма второстепенен в сравнении с голым соблазном цепляющего текста. Притягательный — можно даже назвать его эротическим, опьяняющим — эффект чтения, как мне кажется, важнее всего в том смысле, что он сильнее всего по воздействию. То, что читателя притягивает, то и доступно. Доступность же языка в сухом, трезвом смысле — задача не столько автора, сколько педагога. Она, конечно, важная. Хороший понятный учебник, толковый (вот именно) словарь, список чтения, дающий ясный обзор исторического культурного канона — незаменимые инструменты образования, но для того, чтобы кого-то увлечь чтением, одних их недостаточно.

— Какой совет вы бы дали начинающему переводчику?

— Переводить только то, что очень, очень-очень, невыносимо хочется. Но это плохой совет, совет непрофессионального переводчика. 

— Напечатанное слово отличается от цифрового? Как вы видите будущее библиотек: они вечно актуальны или же будут вытеснены электронными архивами?

— Как ни странно, хардвейрные носители иногда оказываются надёжней электронных. Не знаю точной статистики, но слова сгорают не только в пожарах в библиотеке, но и в рухнувших сетевых облаках. В целом же я считаю, что большой разницы между аналогом и цифрой нет. Библиотеки устоят и продолжат существовать. Электронные, бумажные или смешанные — это всё равно. Надеюсь только на рост их сохранности и резистентности.