Александр Стесин: «Наши границы нас уточняют»

— В Африке сейчас есть много очень интересных писателей, большинство из которых пока что не переведены на русский язык. Некоторое время назад я загорелся идеей антологии современной африканской литературы в русских переводах. 

Каждый вечер нас приветствовал владелец, эдакий светский лев с аристократической внешностью, слегка похожий на молодого Пласидо Доминго. Он же сам нас и обслуживал, общался с нами, угощал какими-то очень дорогими винами из своего погреба и так далее. Кроме него, в ресторане работал бессловесный приземистый человек, который появлялся только затем, чтобы убрать грязную посуду перед следующей сменой блюд и вытереть со стола. Видимо, был еще повар, но мы видели только этих двоих — родовитого хозяина и его помощника.

В последний вечер, уже прямо перед отъездом, мы специально зашли, чтобы поблагодарить хозяина за его радушие. Наперебой хвалили его кухню, говорили, что в Нью-Йорке или Париже к нему выстраивались бы очереди гастрономических коносьеров. Чем больше мы распинались, тем становилось очевиднее, что наши слова ему не то чтобы неприятны, но ставят его в неловкое положение. «Спасибо вам, конечно, — сказал он, выслушав наши дифирамбы, — но дело в том, что я здесь не хозяин, я просто официант. Но если вы повторите все, что вы только что сказали, настоящему хозяину заведения, ему будет очень приятно. Правда, он почти не говорит по-английски, но я ему переведу». С этими словами он кивнул на молчаливого коротышку, который в это время привычно убирал грязную посуду.

— Большую часть времени вы живете в Нью-Йорке. Приходится ли вам иногда чувствовать необходимость специально следить за тем, как меняется русский язык? Интересуют ли вас какие-то эфемерные явления — приходящие и тут же уходящие?

— В эпоху интернета и соцсетей следить через океан за изменениями в языке стало гораздо легче, и уже не приходится, как когда-то Бродскому с Довлатовым, мечтать о том, чтобы отправить в Ленинград лазутчика с диктофоном. Люди ездят туда-сюда, привозят с собой новые слова и выражения — как из Москвы в Нью-Йорк, так и из Нью-Йорка в Москву, кстати. Это перекрестное опыление происходит постоянно. Я тоже часть этого процесса, и всякий раз, когда я приезжаю в Москву, я узнаю что-нибудь новое и даже иногда записываю это в айфон. Мне интересен сленг, все эти эфемерные явления, которые, как вы правильно сказали, приходят и тут же уходят. Я все это люблю, хотя как писателю этот сиюминутный язык мне, конечно, не в помощь.

Писать на сленге — вообще довольно рискованная затея, но уж если ты взялся это делать, ты должен владеть материалом в совершенстве. Естественно, живя вдали от метрополии, я им не владею в достаточной степени, и я прекрасно понимаю, что я могу, а что нет. Скажем, я никогда не был и не буду мастером стилизации, для подобных филологических задач у меня попросту нет необходимых инструментов. Но, с другой стороны, я не устаю повторять, что ограничения, в том числе и языковые, пишущему человеку только на пользу. Наши границы нас уточняют. 

— В какой момент вы пишете стихи? В свободное время? Управляете ли вы началом писания? Или стихи могут начать складываться от случайной мысли во время работы или даже быть вытолкнутыми обстоятельствами?

— Свободного времени у меня бывает мало, и, будучи врачом, я вынужден так или иначе управлять процессом, то есть приостанавливать его, когда, например, в приемной ждут пациенты. При этом стихи, а иногда и проза, действительно могут начинаться со случайной мысли, пришедшей в голову совсем не вовремя. Обычно всю ту белиберду, что лезет в голову, когда у меня нет на нее времени, я записываю себе в телефон, намечаю в три точки. А потом, когда выдаются свободные минуты, возвращаюсь к этим ошметкам. Часто, по прошествии минимального срока, твои неурочные «озарения» перестают казаться чем-то, что имеет смысл развивать дальше. Таким образом происходит естественный отбор, это нормально. А с тем, что остается, можно работать уже не впопыхах. К сожалению, такой подход скорее работает применительно к прозе, чем к стихам. Стихи-то как раз лучше сочинять на бегу. И это одна из главных причин, по которым я в последнее время пишу больше прозы, чем стихов.

— Жив ли еще на Манхэттене литературный клуб «Город», который упоминал Сергей Гандлевский в своем предисловии к вашему сборнику стихов «Часы приема» 2010 года? Какова история этого клуба? Какие люди через него проходили?

— Проект «Город» просуществовал несколько лет, приблизительно с 2002 по 2007, что-то около того. Для меня это было важным начинанием. Мы нашли уютное кафе в Ист-Виллидже и устраивали там поэтические чтения, примерно раз в месяц. У нас выступали Лев Лосев, Евгений Рейн, Дмитрий Александрович Пригов, Сергей Гандлевский, Бахыт Кенжеев, Алексей Цветков, Владимир Гандельсман, Вера Павлова, Игорь Иртеньев и много кто еще.

Хозяева, их звали Труди и Брюс, сами были художниками. И, хотя они не знали русского, относились они к этой серии с большим уважением, предоставляли нам помещение за какую-то вполне номинальную плату, никогда не лезли с требованиями заказывать еду или напитки. С интересом слушали читку стихов на непонятном им языке.

Вообще это замечательные люди, и место было замечательное. Но дело в том, что, хотя они и были хозяевами кафе, само помещение им не принадлежало, они его снимали. В какой-то момент арендодатель, который по контракту не мог повышать им арендную плату, стал чинить козни, всячески стараясь их выжить. Они ввязались в какую-то бесконечную судебную тяжбу, и им было уже не до поэтических вечеров. Да и моя собственная ситуация изменилась: закончилась аспирантура, началась ординатура с безумным графиком, появилась семья. И серия, к сожалению, сошла на нет.

Но сейчас мой друг Григорий Стариковский, замечательный нью-йоркский поэт, прозаик, переводчик с латыни и древнегреческого, возрождает эту славную традицию регулярных поэтических чтений — правда, уже не в кафе у Труди и Брюса, а в городской библиотеке, которая, как ни смешно, находится почти через дорогу от того кафе.

— Ходили ли вы в библиотеку ребенком в СССР? А потом, уже оказавшись в Америке? Каким вы видите настоящее и будущее библиотек?

— Библиотеки сыграли в моей жизни важную роль, причем не единожды. Когда я учился в университете Баффало, я обнаружил, что в университетской библиотеке есть прекрасная секция славистики, и там — вся поэзия позднесоветского андеграунда, тамиздат и самиздат, книги издательств «Ардис» и «Синтаксис», антология «У Голубой лагуны», разные раритеты. Я читал все это запоем, в результате чего сам перестал писать стихи по-английски и начал писать по-русски. Кроме того, вот вы в одном из предыдущих вопросов упоминали эфиопского писателя Данячоу Уорку, которого я переводил на русский. Так вот, его рукопись я в свое время откопал в специальных архивах Нью-Йоркской публичной библиотеки. Стало быть, если бы не было библиотеки, не было бы и моей книжки «Ужин для огня».

А сейчас, как я только что сказал, русские поэтические чтения в Нью-Йорке возрождаются стараниями Гриши Стариковского в библиотеке Томпкинс-сквер. До недавнего времени моя добрая знакомая Алла Ройланс вела литературную программу и в Бруклинской библиотеке. А в той части Квинса, где я живу, прямо рядом с моим домом, полгода назад открылась детская библиотека, там проводятся разные образовательные мероприятия. Туда ходят мои дети. Иначе говоря, библиотеки продолжают выполнять важную культурную функцию, и я не думаю, что эта функция будет упразднена, даже если человечество полностью откажется от печатного слова в пользу электронного формата.